На заре своей истории Апеннинский полуостров являл собой причудливую мозаику племен и народов, истинный калейдоскоп культур, языков и обычаев. Это была земля древних лигуров, загадочных этрусков, воинственных самнитов, гордых латинов, суровых сабинян, неукротимых вольсков и сонма других италийских племен, каждое из которых с упорством дикого терновника впивалось в свой клочок земли и хранило свои вековые устои. На юге, в так называемой Великой Греции, цвели богатые полисы – Тарент, Сиракузы, Кротон, Кумы – блистательные осколки эллинского мира, принесшие на италийскую почву утонченную культуру, глубокую философию и отточенное искусство войны в виде грозных фаланг гоплитов. Северные же пределы полуострова трепетали от беспокойного дыхания кельтских племен, галлов, чьи набеги огненным смерчем проносились по плодородным долинам, оставляя за собой лязг оружия и горестный плач разоренных селений.
В этом бурлящем котле цивилизаций и первозданной дикости Рим поначалу терялся, будучи лишь одной из многих, ничем особо не выделявшихся латинских общин, что скромно гнездилась на семи холмах у стратегически важного брода через Тибр. Его легендарное основание, окутанное туманом мифов о божественном промысле, братьях-близнецах Ромуле и Реме, вскормленных суровой волчицей, и дерзком похищении сабинянок, скорее намекает на жестокую борьбу за выживание, нежели на предначертанное величие. Эти предания, дышащие драматизмом и первобытной яростью, словно вторят суровому нраву самой местности – болотистой, неблагоприятной для здоровья, зажатой в тисках более сильных и развитых соседей. Этруски, с их загадочной письменностью, утонченным искусством и процветающей городской культурой, безраздельно господствовали в Центральной Италии, отбрасывая длинную тень своего влияния на ранний Рим; предания даже гласят, что некоторые из римских царей были этрусского происхождения. Альба-Лонга, почитаемая матерью латинских городов, долгое время оставалась признанным религиозным и политическим сердцем Лация. Самниты, закаленные обитатели суровых Апеннинских гор, снискали славу своей неукротимой воинственностью и являли собой грозную силу, готовую бросить вызов любому. Вольски, эквы, герники – эти и другие племена без устали оспаривали друг у друга жизненное пространство, сплетая хрупкие союзы и ведя нескончаемую череду изнурительных локальных войн.
Географическое положение Рима было двойственным: оно сулило как большие возможности, так и смертельные угрозы. Расположенный на оживленном перекрестке торговых путей, что связывали Этрурию с греческими колониями Юга, и обладавший выходом к морю через устье Тибра, город таил в себе немалый потенциал для экономического процветания. Однако эта же ключевая позиция превращала его в лакомый кусок для алчных соседей. Первые века римской истории – это безжалостная, непрерывная череда войн за само выживание, за каждый вершок земли, за право просто существовать и расти. Это была жестокая школа, в которой выковывался особый римский характер – несгибаемо прагматичный, упорный до фанатизма, не пасующий перед трудностями и умеющий извлекать драгоценные уроки даже из самых горьких поражений. В отличие от этрусков, чьи города-государства так и не сумели преодолеть губительные внутренние распри и сплотиться в единую мощную державу, или греческих полисов, безрассудно истощавших себя в бесконечной междоусобной борьбе, Рим с самого начала проявлял исключительную способность к консолидации и неуклонной экспансии. Возможно, именно это скромное, почти отчаянное начало, ежедневная необходимость зубами выгрызать себе место под солнцем, и стало тем беспощадным горнилом, где закалялась сталь будущего владыки Италии. Пока другие народы самодовольно почивали на лаврах былых свершений или замыкались в тесных рамках своих местечковых интересов, Рим, стиснув зубы, шаг за шагом расширял свои пределы, искусно ассимилируя или безжалостно подчиняя соседей, жадно впитывая у них все лучшее и неумолимо двигаясь к своей, еще не вполне осознанной, но уже неотвратимой исторической миссии. И горькая ирония истории заключается в том, что именно этот, казалось бы, ничем не примечательный городок, затерянный среди куда более могущественных и культурных соседей, в конечном итоге и стал тем несокрушимым центром силы, который сплотил под своей властью всю Италию, а затем и огромную часть известного мира.
Если бы капризные олимпийские боги вздумали устроить ратный турнир между армиями италийских народов, то на заре римской истории мало кто рискнул бы поставить на победу скромного ополчения граждан Вечного города. Этрусские воины, закованные в сверкающие бронзовые доспехи и движущиеся несокрушимой стеной гоплитов, внушали священный трепет. Самниты, прирожденные горцы, были непревзойденными мастерами партизанской войны; их легкая, стремительная пехота, вооруженная меткими дротиками и характерными щитами, способна была наносить молниеносные, болезненные удары и тотчас бесследно растворяться в лесных чащобах и горных ущельях. Греческие колонии Южной Италии выставляли на поле брани грозные фаланги, щетинящиеся лесом копий, перед которыми, казалось, не устоит ни один враг. Даже вольски и эквы, менее именитые, но оттого не менее свирепые, доставляли Риму немало горьких минут и тяжких испытаний в его ранних войнах. Однако именно в неугасимом горниле этих непрерывных, беспощадных конфликтов и выковалась та самая римская военная машина, что со временем стала непререкаемым эталоном организации, железной дисциплины и убийственной эффективности.
Ранняя римская армия, по всей видимости, мало чем отличалась от ополчений прочих латинских городов: то были граждане-землепашцы, по первому тревожному зову собиравшиеся под знамена и сражавшиеся в строю, смутно напоминавшем греческую фалангу. Однако римляне, с их врожденным, холодным прагматизмом и редкой способностью не только учиться на собственных ошибках, но и жадно перенимать все лучшее у врагов, неустанно оттачивали свою военную организацию. Подлинным прорывом, обеспечившим Риму решающее тактическое превосходство, стал переход от неповоротливой, монолитной фаланги к несравненно более гибкому манипулярному строю. Легион, искусно разделенный на манипулы – небольшие, но удивительно самостоятельные тактические единицы – обрел способность легко маневрировать на самой сложной, пересеченной местности, стремительно обходить фланги противника, молниеносно перестраиваться и своевременно вводить в сражение свежие, полные сил резервы. Это давало римлянам колоссальное преимущество как перед неуклюжей фалангой, эффективной лишь на идеально ровном поле, так и перед разношерстными, плохо управляемыми ополчениями других италийских племен.
Вооружение римского легионера также было плодом тщательного расчета и оптимизировано для беспощадного ближнего боя. Короткий, но смертоносный меч-гладиус, заимствованный, по одной из версий, у иберийских наемников, был идеален для стремительных колющих ударов в тесной рукопашной схватке. Тяжелый дротик-пилум, с силой бросаемый перед атакой, не только прореживал вражеские ряды, но и, благодаря своей хитроумной конструкции (длинное тонкое железное древко и мягкий наконечник), при попадании в щит противника предательски гнулся, делая щит неудобным или вовсе непригодным к использованию. Большой овальный или прямоугольный щит-скутум надежно укрывал воина, а шлем и доспехи, пусть и не всегда отличавшиеся показной роскошью, были предельно практичны и функциональны.
Но главным, поистине несокрушимым оружием Рима была не сталь, а выкованная в боях дисциплина. "Disciplina militaris" – это не просто сухой свод правил, это целая философия воспитания воина, основанная на беспрекословном, почти слепом подчинении командирам, строжайшем соблюдении порядка и священной готовности без колебаний умереть за республику. Легенды о безжалостных казнях целых подразделений за проявленную трусость или неповиновение, о консулах, не щадивших даже собственных сыновей, дерзнувших нарушить приказ, – эти предания, пусть и щедро приукрашенные благодарными потомками, отражают ту несокрушимую железную волю, что намертво цементировала римские легионы. Обычай возводить укрепленные лагеря после каждого дневного перехода, даже на своей, казалось бы, безопасной территории, превращал римскую армию в неприступную мобильную крепость, неуязвимую для внезапных атак коварного неприятеля. Поразительная способность римлян быстро оправляться от самых тяжелых поражений, снова и снова выставлять на поле боя новые, полнокровные армии, пополняя их за счет неисчерпаемых, как казалось врагам, людских ресурсов Италии, приводила в полное отчаяние их противников. Самниты могли одержать тактическую победу, Пирр Эпирский мог снискать еще одну свою печально знаменитую "пиррову победу", но Рим неизменно выигрывал войны.
Римляне не гнушались учиться у своих врагов, жадно впитывая их опыт. Они заимствовали тактические приемы, виды вооружения, хитроумные инженерные решения. Осада греческих городов научила их тонкостям полиоркетики – искусства взятия крепостей; столкновения с яростными галлами – ценить маневренность конницы и индивидуальное мастерство воина. Каждая война, даже самая неудачная и кровопролитная, становилась для Рима бесценным уроком, очередной ступенью к будущим, еще более громким победам. Эта уникальная синергия тактической гибкости, убийственной эффективности вооружения, стальной дисциплины, неиссякаемых людских резервов и поразительной способности к обучению и адаптации и превратила римский легион в ту несокрушимую силу, которая шаг за шагом подчинила себе сначала Лаций, затем всю Италию, а впоследствии и половину тогдашнего мира. Иные народы могли быть отважнее в отдельной стычке, их полководцы могли быть гениальнее в тактическом замысле, но никто не мог сравниться с Римом в его устрашающей способности вести тотальную войну на истощение, в которой решающим фактором становилась не столько мимолетная воинская доблесть, сколько несокрушимая мощь государственной машины и несгибаемая, почти фанатичная воля к победе.
Военная мощь Рима, сколь бы устрашающей она ни была, не смогла бы обеспечить ему безраздельное господство над Италией без прочного, несокрушимого экономического фундамента. И этот фундамент, в отличие от многих его современников, возводился не столько на переменчивой удаче в торговле или захвате баснословно богатой добычи, сколько на планомерном, методичном освоении и эксплуатации неисчерпаемых земельных ресурсов, опережающем развитии инфраструктуры и терпеливом создании единого, гармонично функционирующего экономического пространства. Рим был истинным дитя земли, и именно земля вскармливала его непобедимые легионы и питала его безграничные имперские амбиции.
Краеугольным камнем римской экономики на протяжении многих веков оставалось сельское хозяйство. Идеалом истинного римлянина был гражданин-земледелец, который в мирное время с любовью обрабатывал свой скромный участок, а в годину испытаний без колебаний брал в руки меч. Этот несколько идеализированный образ, с такой теплотой воспетый поэтами и историками, имел под собой вполне реальную основу. Именно бесчисленные мелкие и средние крестьянские хозяйства, густой сетью покрывавшие сначала Лаций, а затем и всю завоеванную Италию, поставляли государству не только жизненно необходимое продовольствие, но и – что неизмеримо важнее – основной, самый надежный контингент для армии. Мудрая политика наделения граждан землей (ager publicus), отвоеванной у поверженных врагов, играла ключевую, поистине системообразующую роль в римской экспансии. Она не только достойно вознаграждала доблестных ветеранов и эффективно решала острую проблему нехватки земли для стремительно растущего населения, но и создавала по всей Италии густую сеть преданных Риму общин, кровно заинтересованных в сохранении и упрочении его господства. Разумеется, эта система не была лишена внутренних противоречий и с течением времени привела к опасной концентрации земель в руках алчных крупных латифундистов и к массовому обезземеливанию крестьянства, но на ранних, решающих этапах она являлась мощнейшим фактором роста и процветания.
Другим важнейшим, стратегическим элементом римской экономической экспансии стало создание поразительно разветвленной и превосходно организованной сети дорог. Знаменитые римские дороги, такие как легендарная Аппиева дорога (Via Appia), построенная еще в IV веке до н.э. и соединившая Рим с Капуей, а затем и с далеким Брундизием, были не просто транспортными артериями – они являлись зримыми символами римского порядка, несокрушимой власти и цивилизаторской миссии. Мощенные тяжелым камнем, прямые, как натянутая тетива, они позволяли с невероятной быстротой перебрасывать легионы в любую, самую отдаленную точку Италии, обеспечивали бесперебойное снабжение действующей армии и активно способствовали бурному развитию внутренней торговли. По этим дорогам, словно кровь по жилам империи, двигались не только грозные легионы, но и караваны купцов с разнообразными товарами, спешащие чиновники с сенатскими предписаниями, новые идеи и мощные культурные влияния. Римские дороги буквально и фигурально сшивали лоскутное одеяло раздробленной Италии в единое, монолитное целое, подчиняя его железному ритму Вечного города.
Не менее судьбоносным шагом стало введение единой, общепризнанной монетной системы. Поначалу Рим, подобно другим италийским общинам, использовал в качестве денег грубые слитки металла (aes rude) или примитивные, не всегда удобные монеты. Однако по мере неуклонного расширения своего влияния Рим приступил к чеканке собственной высококачественной серебряной и бронзовой монеты, которая постепенно, но неотвратимо вытеснила из обращения все местные денежные знаки. Единая, стабильная валюта существенно упрощала торговые операции, способствовала гармоничной интеграции различных регионов Италии в общую экономическую систему и ощутимо укрепляла финансовую мощь римского государства. Установление контроля над важнейшими рудниками, особенно после завоевания Этрурии с ее богатейшими месторождениями меди и железа, а также процветающих южноитальянских греческих городов, имевших прямой доступ к серебру, обеспечивало Рим необходимым стратегическим сырьем для бесперебойной чеканки монеты.
Римляне были непревзойденными, прагматичными хозяевами. Завоевывая новые территории, они не только облагали их тяжелой данью, но и неизменно стремились органично интегрировать их экономику в свою разветвленную, постоянно растущую систему. Плодороднейшие земли Кампании, знаменитые виноградники и оливковые рощи Южной Италии, обширные пастбища Апулии – все это становилось неотъемлемой частью огромного, процветающего римского аграрного комплекса. Грандиозное строительство акведуков, портов, мостов, масштабные работы по осушению болот – все эти впечатляющие инфраструктурные проекты не только зримо демонстрировали несокрушимую мощь римского государства, но и активно способствовали экономическому подъему завоеванных регионов, привязывая их к Риму еще более прочными, неразрывными узами.
В отличие от этрусков, чья экономика в значительной степени зависела от капризов морской торговли и экспорта необработанного сырья, или греческих колоний, всецело ориентированных на сложные коммерческие связи со всем Средиземноморьем, Рим методично строил свою экономическую мощь на незыблемом фундаменте италийского сельского хозяйства и превосходно развитой внутренней инфраструктуры. Это делало его экономику поразительно устойчивой к любым внешним потрясениям и обеспечивало несокрушимо надежный тыл для его дерзкой завоевательной политики. Плуг, монета и дорога оказались не менее грозным и эффективным оружием, чем гладиус и пилум, в нелегком деле покорения Италии. И пока другие народы наивно полагались на переменчивую фортуну или узкоспециализированные, уязвимые отрасли, Рим с железной последовательностью создавал единое, во многом самодостаточное и постоянно расширяющееся экономическое пространство, ставшее одной из главных, несокрушимых опор его будущего мирового господства.
Римское государство, что из скромной общины на берегах Тибра выросло до неоспоримого владыки Италии, представляло собой уникальное в своем роде политическое образование, чья несокрушимая сила заключалась не только в непобедимых легионах и стратегических дорогах, но и в поразительной, почти мистической способности к адаптации, интеграции и эффективному управлению. Республиканский строй, при всех его очевидных внутренних противоречиях и ожесточенной, порой кровавой борьбе между патрициями и плебеями, оказался на удивление прочным и действенным инструментом для мобилизации всех ресурсов нации и обеспечения нерушимой лояльности как собственных граждан, так и покоренных народов.
Центральным, стержневым органом римской республики был Сенат. Этот высокочтимый совет старейшин, состоявший из представителей знатнейших аристократических родов, а позднее пополнявшийся и опытными бывшими магистратами, обладал колоссальным авторитетом и практически неограниченным влиянием. Сенаторы, как правило, были людьми искушенными, прошедшими суровую школу государственной службы и многочисленных военных кампаний. Именно они определяли вектор внешней политики, безраздельно распоряжались государственной казной, объявляли войны и заключали мирные договоры. Хотя формально решения Сената (senatus consulta) носили лишь рекомендательный характер, на практике им редко кто осмеливался открыто пренебрегать. Именно Сенат обеспечивал столь необходимую преемственность и незыблемую стабильность римской политики; его коллективный, умудренный опытом разум зачастую оказывался прозорливее импульсивных решений шумных народных собраний или честолюбивых, порой авантюрных планов отдельных полководцев. Эта олигархическая по своей сути, но в то же время достаточно открытая для пополнения за счет "новых людей" система, оказалась несравненно более жизнеспособной и эффективной, чем деспотические тирании или замкнутые, косные аристократии многих других италийских городов.
Другим несокрушимым столпом римской политической системы являлось гражданство. Римский гражданин (civis Romanus) обладал целым комплексом священных прав и почетных привилегий, включая право голоса в народных собраниях, право занимать высшие государственные должности, право на беспристрастную защиту по закону и право на свою долю в общественной земле. Первоначально полноправными гражданами были лишь коренные жители самого Рима, но по мере неуклонного расширения государства Рим начал постепенно и осмотрительно предоставлять гражданство или его несколько урезанные формы (например, так называемое "латинское право") жителям других италийских общин. Этот процесс был долгим, мучительным и непростым, он сопровождался острыми конфликтами и кровопролитными восстаниями (как, например, разрушительная Союзническая война 91-88 гг. до н.э.), но в конечном итоге он привел к созданию единого, сплоченного гражданского коллектива, объединенного общими правами, обязанностями и чувством сопричастности к великой судьбе Рима. Возможность обрести почетное римское гражданство была мощнейшим стимулом для лояльности покоренных народов; она магическим образом превращала вчерашних заклятых врагов в преданных союзников, а затем и в полноправных, гордых членов необъятного римского мира. Ни одно другое италийское государство не проводило столь дальновидной, мудрой и гибкой политики в отношении своих подданных.
Система союзов, которую Рим искусно выстроил на территории Италии, также была явлением поистине уникальным для своего времени. Вместо того чтобы просто безжалостно грабить и жестоко угнетать завоеванные народы, Рим предпочитал заключать с ними тщательно проработанные договоры, четко определявшие их статус и круг обязанностей. Союзники (socii) сохраняли значительную степень внутреннего самоуправления, но были обязаны по первому требованию поставлять Риму вспомогательные войска и не имели права вести самостоятельную внешнюю политику. Условия этих договоров были различными для разных общин – Рим виртуозно применял испытанный принцип "разделяй и властвуй", не допуская опасного для себя создания единого антиримского фронта. Некоторые общины получали более привилегированный и почетный статус, другие – менее. Но всех их незримо объединяла зависимость от Рима и активное участие в его многочисленных военных кампаниях. Эта хитроумная система позволяла Риму располагать огромными, практически неисчерпаемыми людскими ресурсами, значительно превосходившими его собственные, и успешно вести изнурительные войны на нескольких фронтах одновременно.
Внутренняя политическая жизнь Рима, несмотря на ожесточенную, порой непримиримую борьбу между патрициями и плебеями, которая сотрясала республику на протяжении нескольких столетий, в конечном итоге привела к созданию более сбалансированной, устойчивой и справедливой системы. Плебеи в ходе упорной, самоотверженной борьбы добились доступа к высшим магистратурам, права заключать законные браки с патрициями, кодификации основополагающих законов (знаменитые Законы XII таблиц), а также надежной защиты своих насущных интересов через институт всемогущих народных трибунов. Эти жизненно важные уступки, буквально вырванные у правящей элиты, предотвратили неминуемый распад римского общества и, напротив, способствовали его дальнейшей консолидации и укреплению. Священная идея "общего дела" (res publica) была отнюдь не пустым звуком для истинных римлян; она вдохновляла их на ратные подвиги и величайшие жертвы во имя процветания и славы государства.
В то время как этрусские города-государства так и не сумели преодолеть свои пагубные местечковые интересы и создать прочный, жизнеспособный союз, беспрестанно враждуя и интригуя друг против друга; самнитские племена, хотя и объединенные в некую конфедерацию, не обладали той степенью централизации и политической организации, какая была присуща Риму; а греческие полисы Южной Италии, раздираемые внутренними распрями, коррупцией и бесконечными интригами, становились легкой и желанной добычей для более сильных и решительных соседей, – Рим с железной последовательностью и неуклонностью строил свою будущую империю, опираясь на мудрость Сената, непоколебимую лояльность граждан и несокрушимую силу союзников. Его уникальная политическая система, отличавшаяся поразительной гибкостью и адаптивностью, способная успешно интегрировать самые различные народы и культуры, оказалась одним из главных, если не решающим, ключей к его феноменальному успеху. Рим покорял мир не только мечом, но и законом, не только грубой силой, но и непревзойденным политическим искусством.
Путь Рима к безраздельному господству над Апеннинским полуостровом был вымощен не только твердыми камнями его знаменитых дорог и бессчетными костьми павших легионеров, но и виртуозными дипломатическими маневрами, хитроумными политическими комбинациями и неуклонным, всепроникающим процессом культурной ассимиляции. Римляне, при всей их общеизвестной воинственности, прекрасно осознавали, что одна лишь грубая, необузданная сила никогда не сможет обеспечить прочного и долговременного владычества. Они были непревзойденными мастерами Realpolitik задолго до того, как этот циничный термин был официально изобретен, и их внешняя политика неизменно отличалась трезвым прагматизмом, изумительной гибкостью и, когда того требовали обстоятельства, изрядной долей расчетливого цинизма.
Знаменитый, ставший нарицательным принцип "разделяй и властвуй" (divide et impera) стал краеугольным камнем всей римской дипломатии в Италии. Рим никогда не стремился опрометчиво воевать со всеми своими многочисленными соседями одновременно. Напротив, он с дьявольским искусством играл на их внутренних противоречиях, расчетливо поддерживая одних против других, заключая выгодные временные союзы, умело разжигая старые, тлеющие обиды и категорически не допуская образования крупных, опасных для себя антиримских коалиций. Каждому побежденному противнику Рим предлагал индивидуальные, тщательно выверенные условия мира, которые напрямую зависели от степени оказанного им сопротивления, его стратегической важности и декларируемой готовности к дальнейшему сотрудничеству. Одни общины получали почетный статус союзников с сохранением значительной внутренней автономии, другие превращались в муниципии с существенно ограниченными правами, третьи же и вовсе лишались значительной части своих исконных земель, на которых незамедлительно основывались новые римские колонии. Эта продуманная, дифференцированная политика не только эффективно предотвращала опасное объединение покоренных народов, но и целенаправленно создавала среди них влиятельные группы, кровно заинтересованные в сохранении и упрочении установленного Римом порядка.
Учреждение колоний являлось еще одним мощнейшим и чрезвычайно эффективным инструментом римской экспансии и тотального контроля над завоеванными территориями. Колонии, стратегически основанные на ключевых, господствующих территориях, служили не только неприступными военными форпостами, готовыми в любой момент подавить малейшее проявление неповиновения или мятежа, но и важнейшими центрами активного распространения всепроникающего римского влияния. Поселенцы, получавшие щедрые земельные наделы в колониях, были, как правило, закаленными в боях ветеранами или неимущими гражданами, жизненно заинтересованными в надежной защите своих новых владений и беззаветно лояльными Риму. Колонии стремительно становились мощными очагами романизации, откуда латинский язык, римские законы, незыблемые обычаи и священные культы постепенно, но неумолимо распространялись на окружающие италийские племена, стирая их самобытность.
Процесс ассимиляции, или романизации, Италии был длительным, сложным и многогранным. Он далеко не всегда носил откровенно насильственный характер, хотя неоспоримое военное превосходство Рима, безусловно, играло в нем весьма существенную, если не решающую, роль. Многие италийские народы, воочию видя неоспоримые преимущества римской организации, вожделенной стабильности и справедливой правовой системы, добровольно и с готовностью перенимали латинский язык, который быстро становился универсальным языком межнационального общения, процветающей торговли и эффективного управления. Римские законы, отличавшиеся своей кристальной четкостью, логичностью и универсальностью, постепенно вытесняли архаичные местные правовые обычаи. Римские боги, часто и весьма искусно отождествляемые с местными племенными божествами, органично включались в общий, все более разраставшийся имперский пантеон. Грандиозное строительство дорог, величественных акведуков, просторных театров и великолепных храмов по единому римскому образцу коренным образом меняло сам облик италийских городов, придавая им неповторимый имперский лоск и величие. К концу I века до н.э. Италия, несмотря на упорное сохранение некоторых ярких региональных особенностей, в культурном и языковом отношении стала преимущественно и необратимо римской.
Немаловажную, а возможно, и решающую роль в феноменальном возвышении Рима сыграл и уникальный, самобытный римский национальный характер, сформировавшийся и закалившийся в ходе многовековой, беспощадной борьбы за выживание. Такие фундаментальные качества, как gravitas (глубокая серьезность, обостренное чувство ответственности), pietas (истинное благочестие, незыблемая верность долгу перед богами, отечеством и семьей), virtus (несокрушимое мужество, воинская доблесть, гражданская добродетель), были не просто абстрактными философскими понятиями, а незыблемыми жизненными принципами, которыми неукоснительно руководствовались лучшие, наиболее достойные представители римского общества. Римляне отличались поразительным, почти сверхчеловеческим упорством, редкой способностью стойко переносить любые невзгоды и никогда не падать духом даже после самых сокрушительных поражений. Их трезвый, холодный прагматизм позволял им молниеносно учиться на собственных ошибках и с жадностью перенимать все полезное и ценное у других народов. Глубочайшее, почти религиозное уважение к закону и священным традициям предков (mos maiorum) обеспечивало жизненно необходимую стабильность и нерушимую преемственность государственной власти. И, конечно же, непоколебимая, почти фанатичная вера в свое особое, божественное предназначение, в то, что Рим избран самими богами для мудрого управления миром (fatum Romanum), придавала им неиссякаемые силы и абсолютную уверенность в правоте своего великого дела.
Возвышение Рима над сонмом других италийских народов было закономерным результатом сложного, синергетического взаимодействия целого ряда основополагающих факторов: неоспоримого военного превосходства, основанного на железной дисциплине, безупречной организации и феноменальной адаптивности; мудрой и продуманной экономической политики, направленной на планомерное освоение неисчерпаемых ресурсов и создание единого, самодостаточного хозяйственного пространства; гибкой, дальновидной и удивительно эффективной политической системы, способной успешно интегрировать самые различные народы и обеспечить незыблемую внутреннюю стабильность; и, наконец, уникального, неповторимого сочетания виртуозного дипломатического искусства, всепроникающей культурной ассимиляции и той самой несгибаемой, легендарной воли к победе, что была присуща истинно римскому характеру. Пока этруски надменно замыкались в своей аристократической исключительности, самниты слепо полагались на свою природную воинственность, а утонченные греки предавались опасному культурному самолюбованию и бесконечным политическим интригам, Рим, подобно неумолимому, всесокрушающему леднику, медленно, но верно продвигался вперед, безжалостно подчиняя, искусно объединяя и терпеливо переплавляя многоликую, раздробленную Италию в раскаленном горниле своей стремительно нарождающейся империи. И в этой титанической, судьбоносной борьбе, где на карту было поставлено само будущее Апеннинского полуострова, именно Рим, с его уникальным, неповторимым набором качеств, талантов и добродетелей, оказался тем самым избранником капризной судьбы, которому было предначертано не только покорить Италию, но и заложить незыблемые основы той великой цивилизации, что определила ход мировой истории на многие грядущие столетия.
